Классный журнал

Андрей
Фомин

Первый заход

Нулевые — это эпоха тотального веселья. Все так долго сидели на хлебе с водой, и вдруг обрушились деньги с потолка — люди вдруг стали богачами. И на этих деньгах как на дрожжах Москва просто бурлила и кипела. Все веселились, ни о чем не думая. Феномен Москвы того времени в том, что богачами стали молодые. Если мы обратимся к биографии Михаила Прохорова и посмотрим, когда он стал миллиардером, увидим, что он стал богатым человеком очень рано. Не зря же ходит легенда, и я в нее верю, что Куршевель создал Прохоров.

В Куршевеле были хорошие склоны, и в определенный момент Прохоров с Потаниным — они были партнерами по бизнесу в то время — стали приезжать туда кататься и праздновать день рождения Прохорова, он второго января, по-моему. Позже они с собой стали брать сопровождающих людей, друзей, и таким образом буквально на пустом месте родился Куршевель. Потому что Куршевель мало чем отличается, например, от Валь-д’Изера или других курортов. Но здесь совершенно чудесно все сложилось, и стали открываться дорогие рестораны, дорогие отели и так далее. Это было необходимо в те времена — быть в Куршевеле. Я никогда не катался на лыжах, но из-за того, что постоянно там торчал, мне пришлось научиться. Помню смешную историю, когда мы приехали с Ильей Лагутенко (он тоже не катался на лыжах) и нам наняли дорогого французского инструктора. Мы с Илюшей надели лыжи и поехали по трассе, где учат детей. Это даже не синяя трасса и не зеленая, а совсем для малышей — пологая. И на этой трассе для малышей в какой-то момент наши траектории сошлись, и мы врезались друг в друга. Мы всегда, когда встречаемся с Илюшей, вспоминаем этот чудесный момент, как мы, достаточно взрослые, на детской трассе ударились лбами.

У меня с Куршевелем связана огромная часть биографии. Тогда мои клиенты приглашали меня в свои шале и просили привозить с собой каких-то интересных людей, и однажды я приехал с Натальей Ветлицкой — она уже была легендарной тогда.

Две тысячи седьмой год — это время открытия больших клубов. Тогда еще не была развита барная культура, она пришла значительно позже, но зато в Москве появились большие клубы. «Титаник» в трибуне Дворца пионеров, «Дягилев»… Сейчас уже и трибуну эту снесли, и «Титаник» отошел в прошлое. Конечно, у этой эпохи был свой герой, и я жду, когда об этом герое кто-то снимет фильм или напишет книгу. Этим героем был Алексей Горобий. Он совершенный гений своего времени. Человек, который создал эту клубную культуру и сделал ее привлекательной. Только он понимал, какая музыка нужна Москве. Вот Аркадий Новиков придумал, что люди должны в Москве есть, а что должны танцевать — придумал Алексей Горобий, он изобрел эту формулу. Помню, как однажды в «Дягилев» был приглашен иностранный диджей. Мировая звезда приезжает! Билеты продают по пятнадцать тысяч долларов, клуб набит битком, кто-то играет на разогреве. И вот наконец появляется звезда — голландский диджей встает за пульт, играет пять минут, после чего появляется Горобий, выгоняет его и сам становится на его место. Потому что голландский диджей играет то, подо что в Москве не танцуют.

Москва — это свой Вавилон, здесь свои коды. Они формировались тогда и существуют до сих пор. Почему у нас нет французских ресторанов? Потому что люди хотят есть крабовые котлетки в «Кофемании» и сырники. То есть Москва скроена по своим лекалам, и эти лекала формировались в те чудесные годы: отдыхать нужно в Куршевеле, танцевать нужно в «Дягилеве», а жить нужно вот так красиво.

За каждым явлением стояла личность, ничего просто так не возникало. Аркадий Новиков тогда придумал и предложил Москве, что надо есть, — «Царская охота», например, была любимым рестораном Бориса Ельцина. Горобий придумал клубную жизнь, Прохоров с Потаниным придумали Куршевель, Синиша Лазаревич придумал формат фейсконтроля, когда люди с большими деньгами приходили, а их не пускали. Я придумал светскую жизнь.
 

Я придумал, что должны быть звезды. Мое открытие состояло в том, что богатый человек — это не богема, это не crème de la crème. Конечно, светская жизнь базируется на деньгах, но все-таки: светские люди — это кто? Светская жизнь — это что? Так появился проект «Сто самых красивых людей Москвы». Почему именно красивых? Не знаю. Для меня слово «красивый» не значило, что человек красивый внешне. За этим словом стояло, что он просто красивый в жизни. Я сам придумал правило, что там должно быть семьдесят женщин и тридцать мужчин, и раз в год проводил награждение. То есть вдруг людей разделили, вдруг в большой красивой Москве, которая бурлила, кому-то сказали: ты красивый. А другой подумал: а я что, некрасивый? И тут мне начали поступать подарки, какие-то люди просто ко мне подходили и заискивающе заглядывали в глаза. У меня часто спрашивали: а кто это решает? Я отвечал: кто бы ни решал, все равно на это несчастное жюри будут нападки и наезды, поэтому я беру удар на себя, давайте меня гнобите, я решаю, кто красивый, кто некрасивый. Я выдавал красивым диплом, и там было написано «Соня Карпунина красивая». И это воспринималось как награда, у человека поднималось самомнение. У меня были спонсоры, куча денег, подарков, потому что все хотели в этот рейтинг войти. Это была очень дерзкая идея, конечно. Два года подряд я еще делал «Сто самых красивых людей Казахстана». Там этот список лично утверждала дочка Назарбаева — было непросто. Это было время до журнала Cosmopoli

tan, до прихода Conde Nast, время, когда я сочинял эту красивую жизнь.

Дальше я сделал премию Night Life Awords, и она была очень крутой. Туда приходили тысячи человек, Рома Зверь выезжал на мотоцикле на сцену, Собчак в садомазо-костюме с хвостом вела. Влад Монро, Гоша Куценко — все мечтали быть ведущими премии. И это было совершенно потрясающе. Потому что в клубы тогда ходила не молодежь, и в клубах не играла совсем уж прогрессивная музыка — это была эпоха невероятного беззаботного веселья, так надо было жить — Moscow never sleep. Нельзя было в четыре часа ночи проехать через Пушкинскую, потому что там стояла гигантская пробка. Сейчас я живу на Патриках, и мне говорят: ты с ума не сошел, тут же шум и гам? Дорогие друзья, вы не знаете, через какой шум и гам я прошел. Для меня это детский сад и осколок той большой красивой жизни, которую я прожил, находясь в эпицентре событий этих чудесных и прекрасных нулевых. Молодые миллионеры тогда определяли Москву. У них были кучи денег, и при этом у них был тестостерон. Обычно, когда человек становится богатым, у него уже нет никакого тестостерона. У взрослого богатого человека тестостерон — это деньги. Так вот у молодых миллионеров в нулевых был настоящий тестостерон и модельные агентства.

Тогда был расцвет казино, расцвет клубов и, конечно, расцвет модельных агентств. Вдруг открылось сто модельных агентств. А модельные агентства придумал другой гений — Виталий Лейба. Это такой чудесный бизнесмен, у которого основным был похоронный бизнес, но который в какой-то момент понял, что есть новая крутая тема, и открыл самое первое и самое потрясающее агентство в России под названием Red Stars. То есть Виталий Лейба, занимаясь похоронным бизнесом, параллельно открывает модельное агентство. Это просто фантастические сюжеты для братьев Коэн! И тогда были не эти дох-лые красавицы, бледные девочки, которые позже стали модельным эталоном, — это были сочные, высокие, невероятно красивые русские женщины. Я застал еще эту эпоху, когда модели были роскошными, яркими красавицами. Я тогда работал в казино «Арлекино», в казино Golden Palace, в казино «Империя», потому что казино были драйвером всей этой развеселой жизни. Так вот в каждом казино пятница — показ купальников. Я очень много делал таких чудесных показов. Помню, было маленькое казино в гостинице «Славянская». Только представьте, казино, столики, вдруг музыка, и двадцать моделей выходят — показ купальников. Я не верю уже сейчас, что это все было.

А однажды мы закрыли картинг для церемонии Night Life Awords, гигантскую сделали там сцену, и к нам приехал Марк Алмонд. А гримерок в картинг-центре нет, и нам дали какую-то комнату уборщиц, где стояли ведра и швабры. Там мы быстро с Друяном и организовали гримерку Марка Алмонда.

В те далекие времена я пил самбуку. Где сейчас эта самбука? Уже все забыли про это? А мы в то время пили самбуку! Ее поджигали, стаканом закрывали, дальше ты подходишь, бармен открывает тебе стакан, и ты вдыхаешь пары подожженной самбуки. Туда еще клали зернышко кофейное, то есть ты пьешь, и у тебя во рту остается это зернышко, которое ты разгрызаешь. Лет пять я пил только самбуку! Где она сейчас? Почему никто ее не поджигает? А вот тогда, на Night Life Awords, в этом картинге с Марком Алмондом я выпил примерно десять самбук. Последнего победителя в конце объявить уже не мог. Вышел на улицу под снег, потому что дело было в феврале, сел на корточки — и долго так сидел, пока меня не забрал водитель. Вот так мы жили.

Еще в те годы я делал премию «Серебряная калоша». Примерно четырнадцать лет подряд. Это было феерично! Одна из самых невероятных «Калош» была в цирке на Цветном бульваре. Я недавно встречался с Максимом Никулиным, и он это помнит. Выезжает «Ламборгини», победитель не выходит за ней, и я говорю: «Приз подлежит трансформации». В этот момент появляется на арене гигантский дрессированный слон и на глазах у всех растаптывает «Ламборгини». А нам не жалко было «Ламборгини», знаете, спонсоры давали такие гигантские деньги…

А еще была чудесная «Калоша» в бассейне «Чайка». Даже, я бы сказал, легендарная. Мы построили открытую сцену, и церемония начиналась мхатовской «Чайкой». На сцене сидит симфонический оркестр, и вдруг я выхожу и начинаю брандспойтом смывать симфонический оркестр в бассейн. А сидят люди с виолончелями, трубами, арфами. Это незабываемое ощущение: я еле держу этот брандспойт, потому что гигантская струя, и просто смываю симфонический оркестр в бассейн «Чайка». И они плавают, плавают инструменты. Конечно, мы купили музыкантам новые инструменты, заплатили три гонорара, заплатили бассейну, чтобы слить воду и продезинфицировать его. А через два дня заново залили воду. Вот такие были бюджеты у мероприятий.

А дальше эпоха издательского дома Conde Nast. Я, поскольку прошел через все эпохи, их очень четко разделяю. И вот эта эпоха принесла свои правила. До прихода Conde Nast мы сами тут все разруливали. Когда пришел Conde Nast, он стал авторитетной историей — потому что это журнал Vogue, потому что это, в конце концов, журнал Tatler. И вот уже светскую жизнь начал определять журнал Tatler. Ты попал в Tatler, значит, ты в обойме, ты не попал в Tatler — ну всё, значит, ты никому не нужен. И все хотели себя увидеть в журнале Tatler. Это еще один культурологический феномен. Ну и конечно, премия GQ «Человек года», и это тоже незабываемая эпоха. Помню, однажды прихожу в Театр Станиславского, и выходит Том Форд. Вот так просто живой Том Форд открывал церемонию. Сейчас это звучит неправдоподобно, какая-то невероятная эпоха была. Очень красивая. В этот же период примерно открылся «Симач», и «Симач» был селектом. Феномен его в том, что мы называем «фрейминг», то есть черта с два ты туда попадешь. Туда могло забиться человек семьдесят, и, если ты в субботу попал в эти семьдесят человек, значит, ты — ну всё, ну это не может быть! И дальше ты заходишь — вот эти лузы за занавеской площадью один квадратный метр мне нравились, — открываешь занавеску, и на этом квадратном метре еще стол стоит и сидят четыре человека. Это, конечно, безумие, но это было престижно — пойти в «Симач». Если смотреть на сегодняшнюю жизнь — нет этого рейтинга. Настолько размешались потоки, что сегодня сказать, кто A-лист, а кто B-лист, невозможно.

Дело в том, что люди, которые веселились в две тысячи седьмом году, — это то поколение, которое до этого сидело на кухнях. Люди собирались на кухне, включали газ, курили, пили водку и смотрели на ночную Москву — не было ничего. То есть условно это первый заход. Почему было такое счастье? Потому что люди сначала сидели на кухнях, а потом они стали миллионерами, купили себе «Ламборгини» и поехали по веселой Москве. То поколение, которое ходит в клубы сейчас, уже родилось в хорошей Москве, в хороших условиях, они учились в хороших школах, они жили в хороших квартирах в Крылатском. Разве их удивить ночной жизнью? Это же дети первого поколения. Есть такое понятие — «отложенный спрос». Когда у нас ничего не было, мы ходили в гастроном и в столовую на раздачу — и вдруг тебе ночные клубы, деньги, модельные агентства и казино. Каждое казино тогда было мощнейшим генератором энергии. Сейчас Новый Арбат — скучнейшее место столицы, как бы его ни раскачивали. Мертвый Новый Арбат. А вот я помню Новый Арбат! Казино «Метелица» на пяти тысячах квадратных метров, дальше идешь — казино «Империя». Начинался Новый Арбат тоже с казино. То есть это невероятная толпа орущих, веселых, нарядных людей, которая перемещалась из казино в казино по этому Новому Арбату, который тогда назывался Калининским проспектом. Калининский проспект всегда гудел. Это был Лас-Вегас-стрит, это были безумные огни. «Метелица» светилась вся, фасады искрились. Проспект бурлил, машины не могли проехать в пять рядов. Все шли нарядные, на каблуках, тут пел Агутин, там — Ветлицкая, Шура, концерты за концертами, то есть это была энергетическая река. Вот это было весело. Сейчас даже странно звучит — «казино». Я сейчас приезжаю в Красную Поляну, прихожу в казино — они даже близко не похожи на те казино, которые мы помним.
 

Сейчас Москва стала другой, рациональной, буржуазной, Москва стала обычным, очень красивым, европейским городом. Но в то время это было безумное бурление. Если говорить про точку кипения, эта точка заметно остыла. По субботам Москва немного тепленькая, и всё. Ну пятница вечер. Нет и близко той энергии. Про светскую жизнь тоже уже неприлично говорить. Время настолько изменилось, что светская жизнь в Москве стала атавизмом. Это обломки старой тусовки, а новая тусовка не сформировала новую светскую жизнь, потому что она никому не нужна. Некому ею заниматься, и не время сейчас для светской жизни. Я хожу на мероприятия по инерции, потому что это часть моей жизни. Но сейчас это, например, выставка, где только пять процентов пришедших людей понимает, кто этот художник. А люди для чего на выставку пришли? Друг друга встретить, друг с другом поболтать, то есть выставка — это повод. И где мы потом увидим фотографии? Телеграм-каналы подают эту светскую жизнь иронично, с некой насмешкой. Я не знаю ни одного канала, который рассказал бы про по-настоящему богатую, роскошную жизнь, как, допустим, это делал Tatler. Так что мы светскую жизнь потеряли. И ночную потеряли. Не время.

И не думаю, что это время настанет. Я не верю, что веселье нулевых когда-то повторится, — время диктует другие правила. Например, я давно перестал пить алкоголь и замечаю за многими своими друзьями, что они тоже отказались от спиртного. И вдруг все начали писать о том, что наблюдается падение употребления алкоголя. И действительно падает, потому что новое поколение пить бордо каждый вечер не будет. В каком ресторане люди сидят и пьют бордо? Нет такого. Взрослое поколение любителей дорогих вин уходит. Все это буйство безумное, оно же происходит на каком-то чудесном допинге. Новое поколение, тридцать-сорок лет, — у них это немодно, все занимаются собой, своим здоровьем, все хотят подольше пожить, и эта тенденция будет усиливаться. Я помню еще те времена, когда третий салон в самолете был для курящих, и все курили. Более того, в подлокотниках кресел были пепельницы. Сейчас я вообще не вижу людей, которые курят. Все это исчезло. Я предсказываю: через какое-то время люди будут удивляться, что когда-то мы пили алкоголь.   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".